Каким был председатель Совнаркома А.И.Рыков (часть 2/2) (Окончание)
А.И.Рыков в автомобиле с неизвестными
Я никогда не понимал, как могли Рыков, Бухарин, Крестинский, Пятаков и подобные им люди держаться на этих процессах столь униженно, «признаваться» в шпионаже, в продажности и измене родине. Ведь все они были опытные политики и, конечно, отлично осознавали, что процесс неизбежно закончится приговором их к расстрелу. Зачем же тогда было им еще самим оплевывать себя и возводить на себя чудовищную напраслину? Зачем было уходить из жизни с клеймом трусливых злодеев? Не лучше ли было настойчиво отрицать все обвинения и раскрывать, хотя бы для истории, политический смысл процесса?
Выслушав это от меня, мой покойный друг Григорий Ильич По́ляк, человек очень умный и многое знавший (он почти всю жизнь проработал в Госплане СССР и имел обширнейшие разносторонние связи и знакомства) твердо и убежденно сказал: «А Рыкова и других таких же никогда и не было на этих процессах. Еще до начала судебного разбирательства они были уже давно расстреляны. На процессах присутствовали специально подобранные по сходству и подгримированные фигуранты». Я спросил Григория Ильича: «Это что — предположение, или проверенный факт?» Он ответил: «На процессе Рыкова-Бухарина побывал человек, лично знавший Бухарина, и он твердо заявлял, что подлинного Бухарина на суде не было, кто-то только изображал его». *
Разворот книги и газетная вырезка из статьи о т.н. “Третьем московском процессе”
История, конечно, прольет свет на это темное и предельно-грязное дело. Но зная многих из осужденных «врагов народа» и имея представление об их прошлой деятельности в царском подполье, об их мужестве и твердой воле, я полагаю, что По́ляк правильно разъяснил вопрос. Но, повторяю, — конечный ответ может дать только история.
Личный аппарат А.И.Рыкова был очень невелик. Это были: зав.личным секретариатом и одновременно зав.приемной Председателя СНК — Нестеров; личная секретарша — Артеменко (жена Нестерова); ученые секретари Радин и Дворин. (Конечно, несколько позже, все они были истреблены). Насколько я знаю, оба ученых секретаря окончили институт красной профессуры. Радин занимался экономическими вопросами, Дворин — внешнеполитическими. Они консультировали Рыкова, но вряд ли имели большое на него влияние. Мне известно, что он работал, как правило, самостоятельно, сам делал выводы из попадавших к нему материалов. В доказательство приведу два Факта.
До поступления в Управление Делами СНК СССР я около двух лет работал в маленьком аппарате т.н. “Комиссии Рыкова», т.е. Комиссии Совнаркома по ликвидации последствий неурожая 1924 года, председателем которой был А.И.Рыков. К концу 1925 года, когда эта комиссия выполнила свою задачу, мы, ее сотрудники, подготовили к печати не только краткий отчет о деятельности комиссии, но и довольно большой сборник статей «В борьбе с засухой и голодом». Авторами статей были ученые (экономисты и агрономы), а также государственные работники.
Книга вышла с пометкой «под общей редакцией А.И.Рыкова». Всю предварительную редакторскую работу выполнил я, под руководством члена комиссии — ответственного ее секретаря Семена Николаевича Крылова, большевика-подпольщика (он был членом партии с 1909 года), умницы и прекрасного человека. Он хотел, чтобы Рыков подписал и предисловие к книге. Подготовили такое предисловие и вручили его (вместе с рукописью всей книги) А.И.Рыкову, когда он в августе 1925 г. собрался поехать на отдых в Крым.
Сборник “В борьбе с засухой и голодом”, 1925
Довольно скоро он вернул Крылову с места своего отдыха рукопись всей книги вместе с письмом, в котором, одобрив сборник в целом, дал свои оценки отдельным статьям. Было прислано им и предисловие, но совсем не то, которое мы заготовили для Алексея Ивановича, желая облегчить его труд. Предисловие было целиком составлено им самим (кстати сказать, в своем письме Крылову он об этом ни словом не обмолвился — характерный пример свойственной ему деликатности).
Второй факт был рассказан мне стенографисткой, писавшей под диктовку А.И.Рыкова его доклад для сессии ЦИК СССР. Материалы для доклада были подготовлены наркоматами, референтами Управления делами СНК и, наконец, учеными секретарями Алексея Ивановича.
Но они являлись для него именно лишь материалами, из которых А.И. брал нужные ему сведения, а весь доклад был составлен им лично — продиктован стенографистке в течение двух вечеров. Эта стенографистка рассказала мне тогда, что Рыков был с нею очень любезен; прерывая временами работу, чтобы передохнуть, он угощал ее фруктами и расспрашивал, бывает ли она в театре и что интересного видела там. Для старых большевиков (исключая, конечно, Сталина и ему подобных) это было естественное поведение. Ведь любой, самый скромный работник был для них человеком, а не безличным «винтиком».
А.И.Рыков придавал большое значение письмам и заявлениям граждан, обращавшихся в его личную приемную с жалобами и просьбами. Я знаю, что не реже раза в месяц он принимал Нестерова, заведывавшего приемной, и выслушивал его подробный доклад — о чем люди пишут и как они настроены.
Когда в Политбюро начались раздоры из-за позиции Сталина в вопросах о крестьянстве и о темпах индустриализации, мне довелось раза два участвовать в снабжении А.И.Рыкова конфиденциальной информацией на экономические темы. Я уже упоминал, что А.И. высоко ценил профессора Михаила Ивановича Боголепова, руководившего в Госплане СССР отделом финансового плана. А у меня, поскольку я занимался в Секретариате СНК вопросами гос.бюджета, постепенно сложились личные добрые отношения с Боголеповым. Пользуясь ими, я и проделал, с согласия Мирошникова, такую потаенную операцию: попросил Михаила Ивановича написать лично для Рыкова, и притом со всей откровенностью, все главное, что он думает о трудностях и задачах бюджета и советских финансов в целом, на данный момент и на ближайшую перспективу.
Михаил Иванович Боголепов, 1879-1945, экономист, член-корреспондент Академии наук СССР, был экспертом Правления Госбанка СССР, участвовал в разработке финансовой программы 1-й пятилетки
Было сказано: гарантируем Вам, что знать об этом будут только Вы, Рыков, Мирошников и я, больше никто; подписывать доклада не нужно: кто автор — будет сообщено Рыкову на словах. Боголепов согласился. У него имелась дома своя пишущая машинка с очень четким шрифтом в виде изящного курсива, и он хорошо писал на ней сам. Через несколько дней я вручил Мирошникову, а тот передал в руки А.И.Рыкову обстоятельный материал профессора, с его откровенными суждениями о состоянии и возможностях финансовой системы СССР. Насколько я помню, так было сделано дважды. Не знаю, как А.И. использовал этот материал, но убежден в том, что он внимательно прочитал его.
Однажды я получил от А.И.Рыкова крепко запомнившийся мне политический урок. О нем стоит рассказать. Дело было так. Я не помню точной даты, когда это произошло, но, по-видимому, это было в начале 1927 или 1928 года. Референт, занимавшийся вопросами Госбанка и других кредитных учреждений, почему-то отсутствовал, и мне пришлось, в добавок к своей прямой работе, заменять его. И вот я как-то получил ходатайство Госбанка о том, чтобы «заморозить» на некоторое время средства крестьянского самообложения**, находившиеся в банке на специальных счетах сельских обществ или сельсоветов.
Банк писал примерно так: близятся хлебозаготовки, нам придется увеличить для них эмиссию денег и, если мы попридержим на некоторое время средства крестьянского самообложения (кажется, их было в Госбанке около 100 млн.руб.) мы сможем уменьшить размер эмиссии. Госплан СССР, НКФин и представительства союзных республик поддержали это ходатайство (были их официальные отзывы).
По своей тогдашней молодости и недостаточной опытности я посмотрел на это дело поверхностно: все заинтересованные стороны согласны, стало-быть обсуждать тут нечего, а надо сразу заготовить проект решения и «пустить опросом» членов Совнаркома. Был такой метод решения несложных и согласованных проектов: вместе со справкой о сущности предложения Управление Делами СНК рассылало их наркомам на подпись, а когда приходили все подписи, передавало каждый одобренный наркомами проект на окончательное утверждение Председателя СНК. Обычно он брал папку с этими проектами на заседание СНК и СТО и там, между делом, просматривал их и подписывал.
Попало в эту папку и предложение Госбанка. Но после заседания оказалось, что оно не подписано А.И.Рыковым. И Фотиева и я не увидели в этом ничего особенного: ведь А.И. иногда просто не успевал «управиться» со всем содержимым папки. Но прошло еще одно заседание, а проект снова остался не подписанным Рыковым. Между тем Госбанк торопил меня, оттуда звонили с просьбой ускорить решение. Положили мы проект решения в папку Рыкова на третье заседание. На утро после него я зашел к Фотиевой в надежде получить, наконец, подписанное постановление. Но на мой вопрос она сердито посмотрела на меня и сухо сказала: «Возьмите-ка стенограмму вчерашнего заседания и посмотрите, что там записано».
Отправился я в секретную часть, где хранились стенограммы и засел за вчерашнюю. И вот что я там нашел. Закончив обсуждение какого-то вопроса, А.И.Рыков сказал: «Прежде чем перейти к следующему пункту повестки я хотел бы разрешить один вопрос — о проекте постановления, которое мне упорно навязывает аппарат, а я с ним не согласен» (передаю его слова точно, т.к. эта история крепко врезалась мне в память).
Изложив далее сущность предложения Госбанка, Рыков продолжал: «Крестьянское самообложение разрешено на сбор средств для ремонта школ и для заготовки топлива для школ. Строительные материалы и топливо нужно подвозить по зимнему пути, теперь, когда к тому же крестьяне свободны от работ. Госбанк же предлагает передвинуть это на осень, т.е. на совершенно неподходящее время. Крестьяне осудят это как явную бесхозяйственность и нелепость».
Но дело не только в этом, — продолжал А.И.Рыков. Главное в том, что деньги эти принадлежат крестьянам. Как же можно накладывать запрет на их расходование? Это было бы проявлением недобросовестности и признанием крайней бедности государства, раз оно решается на такой шаг. Поэтому я предлагаю следующее: во-первых, предложение Госбанка отклонить; во-вторых, обязать местные Советы, чтобы средства крестьянского самообложения были хозяйственно использованы в ближайшее же время, до начала распутицы. Есть возражения? Нет. Стало быть мое предложение принято».
Конечно, я воспринял тогда случившееся как суровый для меня урок. Было ясно, что я проявил политическое недомыслие, оказался не на высоте положения, не сумел подняться над трафаретным, канцелярским отношением к делу. Добавлю еще, что здесь я сознательно взял в кавычки изложение речи А.И.Рыкова, так как запомнил ее стенографическую запись очень твердо. Стенограмма эта, очевидно, сохранилась, и по ней легко проверить правильность моего изложения.
Закончу мои отрывочные воспоминании о Рыкове несколькими строками о книге, которую ему подарил Максим Горький. При месткоме сотрудников СНК была небольшая библиотека художественной литературы. Как-то я взял там сборник рассказов М.Горького. Дома, начав рассматривать книгу, я увидел на второй заглавной странице надпись, сделанную Горьким, его особенным, очень четким и оригинальным почерком: «Дорогому другу Алексею Ивановичу Рыкову от Максима Горького».
Должно быть секретарша Рыкова не заметила этой надписи и поэтому передала книгу в библиотеку Месткома. На следующий же день я отнес книгу в личный секретариат А.И.Рыкова. Позже, когда Рыкова сместили, а затем оклеветали и расстреляли, я пожалел, что не оставил ее тогда у себя…
И еще одно замечание. Я не знаю, когда именно был казнен А.И.Рыков, потому что не верю в его присутствие на процессе 1938 года. Возможно, что его уничтожили значительно раньше. Но вряд-ли Сталин «просто так» не решился провести этот процесс при жизни Горького: не сомневаюсь, что он боялся его «восстания». Думаю, что подручные Сталина постарались ускорить смерть Горького в 19З6 году, и, таким образом, открыть зеленую улицу для массовой сталинской резня большевиков-ленинцев в 1937 и 1938 годах.
<КОНЕЦ>
Комментарии ===========================================
* М.В.Кривошеев: Любопытно сопоставить эти соображения с впечатлениями Ильи Эренбурга: «Я был в Октябрьском зале и увидел на скамье подсудимых кроме Бухарина нескольких людей, которых знал, — Крестинского, Раковского. Они рассказывали чудовищные вещи, их жесты, интонации были непривычными. Это были они, но я их не узнавал. Не знаю, как Ежов добился такого поведения. Ни один западный автор халтурных полицейских романов не мог бы напечатать подобную фантастику». Илья Эренбург, воспоминания
** Самообложение — добровольный взнос населения на целевые нужды местного бюджета.
«… проект бюджета на 1927/28 г. коллегией НКФ РСФСР был назван предельным, и она была вынуждена констатировать о необходимости увеличения на 5% налогообложение на душу населения. Уже к январю 1928 г. его исполнение натолкнулось на ряд непредвиденных ранее обстоятельств, связанных с неутешительным ходом хлебозаготовительной кампании. В совершенно секретном циркуляре на места нарком финансов РСФСР Н. Милютин отнес к ним явления «не сезонного характера, а порядка экономического, как результат диспропорции между платежеспособным спросом крестьянства и снабжением деревни промышленными товарами».
Для их преодоления, утверждал он, кроме ряда административных мер, необходимо некоторое повышение налоговых платежей для крестьянского населения. Поскольку сейчас невозможно идти на введение нового закона, повышающего обложение крестьян, он решительно настаивал «на оживлении и всемерном развитии самыми быстрыми темпами кампании по самообложению крестьянского населения для нужд местного бюджета». При этом величина самообложения, по его словам, могла составлять 50% к сумме сельхозналога.
Одновременно он рекомендовал финорганам «всячески сдерживать бюджетные расходы» и депонировать средства, поступающие по самообложению с отсрочкой их использования по назначению на срок от 2-х до 3-х месяцев. Более того, он потребовал от них в течение второго квартала накопить на счетах денежные средства, «дабы была возможность по линии денежного обращения изъять в этом квартале большую сумму» В.С.Околотин, «Практика самообложения сельского населения в 1927–1928 годах».
