Легендарный Соколов

Есть ли дело, за которое можно отдать жизнь?

Михаил ФОНОТОВ

Всю жизнь Александр Васильевич Соколов сражался – страстно, бесстрашно, с открытым забралом. С кем сражался он, коммунист, Герой Социалистического Труда, директор Пермского конезавода N 9, знаменитой “девятки”? Он сражался с партией, с КПСС, с ее РК, ОК, ЦК.

Это странно. Происхождением Соколов симский, начало берет от двух Василиев, двух революционеров: Василий Лаврович Соколов – это его отец, Василий Андреевич Чевардин – это его дед по матери. А был тогда в Симе еще соратник отца и деда революционер Кузьма Рындин, впоследствии секретарь обкома партии. И был тогда в Симе вместе с ними революционер Михаил Гузаков, первым погибший, совсем еще юный. Без этих имен не обходилась ни одна книга по истории революции на Южном Урале. Еще бы: Василий Чевардин – председатель первого Совета в Симе, Василий Соколов – командир партизанского отряда при чехах и Колчаке. Эти люди творили революцию в Симе и вообще на Южном Урале, сотворили ее, победили в ней, установив свою, советскую власть. А что он, их наследник?

Недолго была чистой родниковая вода русской революции (да и не бывает чистеньких революций). Уж слишком щедрой она была на красный цвет. 1937 год унес, поглотил и назвал врагами народа почти всех, кто начинал революцию в Симе. Пятнадцать лет Александр Соколов ждал, когда партия отыщет настоящих врагов народа, погубивших отца, и вернет ему честное имя. Надежда была на вождя, от него ждал правды. Но:
– С собрания, на котором читали письмо ЦК о культе личности, он пришел черным, – вспоминает Раиса Григорьевна, вдова Соколова.

В доме держали портрет Сталина на журнальном развороте – вождь стоит среди полей и нив, в светлом кителе, плащ перекинут через согнутую руку, в высоком небе шагают опоры высоковольтной линии: Картина называлась “Утро Родины”. В тот же вечер это “утро” исчезло раз и навсегда.

В партию Соколов вступил поздно, уже накануне своего директорства. А вступив в партию, безоглядно сражался с ней, пытаясь уйти из-под ее пресса, уйти самому и увести других. Правда, сам он считал, что сражается не с партией, а с отдельными ее секретарями – с секретарем райкома Хлякиным, с секретарем обкома Коноплевым, с секретарем ЦК Хрущевым. И даже не с ними, а с отдельными их решениями. Как бы то ни было, но районные и областные совещания ждали выступлений Соколова, выслушивали его в нервной тишине и провожали неприлично откровенными рукоплесканиями. А природа, кажется, дала этому человеку все, чтобы говорить за других: смелость выложить правду, мощный голос, чтобы быть услышанным всеми, прекрасную речь прирожденного оратора.

Думал ли он о последствиях? Наверное. Но Соколов считал, что не кто-то, а именно он должен и обязан выкладывать то, о чем думают все, но боятся сказать, потому что он защищен более других. Он был уверен, что его, Героя Социалистического Труда, директора на всю страну известной “девятки”, хозяйства, в которое непременно привозили высоких гостей области и которое принимало сотню делегаций со всей страны ежегодно, не посмеют снять с работы. А если и вознамерятся расправиться с ним, то – он надеялся – люди конезавода запротестуют и встанут на его защиту.

В своих сомнениях и разочарованиях Соколов находил опору в возвращении в родной Сим, в верности отцу и деду, идеалам первых симских революционеров, стараясь продолжать их, хотя бы и в одиночку.

Что сделал Соколов на Пермском конезаводе N 9? Он принял от своего предшественника, первого директора В.П.Лямина, заложенный им фундамент и построил на нем само здание хозяйства, которое возвысилось над другими, будто небоскреб. Сферу влияния “девятки” нельзя было ограничить границами одной области, эхо ее рекордов отзывалось по всей России.

Конезаводы уходят в прошлое. На лошадях теперь экономику не построишь, тем более в годы спада. И страсть Соколова к лошадиной селекции, увы, мало кто поймет. Я и сам успел только прикоснуться к ней, только то и понять, что этому “гаданию на кровях” можно посвятить жизнь. С кем сравнить селекционера? Со скульптором? Может быть. Только у скульптора – холодный камень, а у селекционера – живая плоть.

В семейном альбоме Соколовых хранится фотография Ивана Александровича Драницына. На ее обороте Александр Васильевич написал, что это тот самый человек, “великий мастер (от Бога) с редкостным даром понимания лошади”, который жеребца Успеха, брошенного Московским ипподромом, безнадежно и неизлечимо, как говорили, хромого, взял, выходил и не только поставил на ноги, но вернул на беговую дорожку, чтобы побить не один рекорд. Однако еще более Успех прославился в потомках. Рекорды, оказывается, были у него в крови. Успех стал отцом кобылы Крутизны, которая родила “двух великих сыновей” – жеребцов Кипра и Ковбоя, обладателей высших призов – Дерби и Элиты. Кипр – четырежды дербист, у него четырнадцать рекордов страны. Высшее его достижение на дистанции 1600 метров – 2 минуты 3,5 секунды. А Ковбою принадлежит абсолютный рекорд – 1.57,2.

В сквере перед конторой конезавода на высоком постаменте – памятник Кипру. А в кабинете нынешнего директора Г.С. Микова, который, надо заметить, не уронил знамя “девятки”, на стене за его спиной – портрет Кипра маслом на холсте. Впрочем, Кипр еще жив. Ему двадцать лет, что в переводе на человеческий возраст ближе к восьмидесяти. Спортивную жизнь Кипр уже закончил, но этот гнедой жеребец с белым пятном на лбу и белыми чулками на ногах еще способен выстреливать свои отборные гены в будущее. Линия Успеха продолжается.

Журнал “Беговые ведомости” попросил ведущих специалистов рысистого коневодства подвести итоги ХХ века в нескольких номинациях. В номинации “Лошадь ХХ века орловской рысистой породы” Ковбой – на четвертом месте, а Кипр – на пятом. В номинации “Лучший коннозаводчик (селекционер) ХХ века” А.В. Соколов – на втором месте, а его сын Андрей, не без успеха продолжающий дело отца, – на двенадцатом. Кстати, большие надежды подает сын Ковбоя Дробовик – “произведение” уже Андрея Соколова.

В селекции очень важно угадать сочетание кровей, с верой в далекий успех завязывать узелки на ниточке наследственности, но, как ни благороден родившийся жеребенок, без “аристократического” воспитания порода не выявит себя. В “девятке” будущих рекордсменов начинают воспитывать еще в утробе матери. Всю долгую зиму дважды в день жеребых кобылиц выводят на “моцион”. По натоптанной дорожке от конюшен – до “кафе” в лесу, где можно слегка подкрепиться, и обратно. Километров 35 за день, километров 7000 за зиму.

Между прочим, в “моционе” не отказано и коровам. В конезаводе одно из лучших в стране стад черно-пестрой породы. Коровы здесь, как и лошади, “знают” по именам своих отцов и матерей, бабушек и дедушек. Как и среди лошадей, среди коров есть особо почитаемые имена. Например, корова Аида, от которой получено 118 тонн молока. А ее дочь Анжелика за год могла дать 11 тонн молока. А были и есть еще коровы Настурция, Гирлянда, Пеночка. И не сами по себе, а в семействах. Семейства Оки, Обиды, Ботвы, Басни, Вечеринки – семнадцать семейств всего. На протяжении десятилетий в “девятке” не сводили глаз с “молочного барометра надоев”, который не имел права падать. Уже в 1952 году “барометр” показывал: 4695 кг молока от каждой коровы. Кто знает, тот оценит эту цифру. Одна конезаводская корова заменяла двух, а то и трех “обычных” коров. А столбик “барометра” полз все выше и выше. 1980 год – надои 6018 кг, 1990 год – надои 7602 кг, 1992 год – надои 8696 кг.

Рекордсменами были все отрасли конезавода. Даже зерновая. Гектар земли (отнюдь не тучный чернозем) давал 43,6 центнера зерна. И это урожай не какого-то удачного года, а средний за пятилетку. Такому хлебу и Кубань позавидует. Картошка? 226 центнеров с гектара. Овощи? 400 центнеров с гектара. И так – во всем, вплоть до меда: с пяти пасек конезавод сдавал государству 15 тонн меда.

Мог ли А.В. Соколов бояться, что его снимут с работы, если каждый гектар в его хозяйстве давал продукции в 12 раз больше, чем в среднем по области? Он не боялся. Но его сняли. За непослушание. За норовистость. Он не подставлял голову под одну гребенку. Он смел иметь свое мнение и возражать. Вообще он был неудобен для повседневного руководства сельским хозяйством. Партийные комитеты, от центрального до районного, диктовали ему: “Ставь “елочку” – он отказывался. Партийные комитеты требовали: “Увеличивай поголовье” – он не соглашался. Партийные комитеты настаивали: “Строй комплексы”, “Вводи подряд”, “Монтируй арочники”, “Паши клевера”, “Засевай пары”, а он не только сам отказывался выполнять “рекомендации”, но на всех совещаниях буквально вы-смеивал их. А в последние годы он прямо говорил, что даже и вредитель не мог так навредить сельскому хозяйству, как навредили ему партийные решения по его “совершенствованию”.

Семнадцать выговоров было у Соколова, и он ими гордился. “Я не жалею, – говорил он, – что увешан выговорами, будто гирляндами”.

Александр Васильевич Соколов видел свое призвание в служении людям. Во имя этого он работал неистово и безоглядно. Себе ничего не брал, до неприличия долго жил в бараке, ничем среди других не выделялся, только рвением. Сам был готов пожертвовать всем ради общего дела и того же требовал от других. И он был почти уверен, что люди видят, понимают и ценят его бескорыстное служение им. Увы:

Конезавод готовился к своему 60-летию. За год до срока Соколов был на приеме у первого секретаря Пермского обкома партии Б.В. Коноплева, согласовал с ним все, что нужно сделать к юбилею. Какие награды оформлять – хозяйству, людям, ему самому (вторая Звезда светила). Что построить, пользуясь случаем. Какую технику получить. А в конце беседы Александр Васильевич взял да и сказал о приписках в соседнем хозяйстве. Сказал, хотя и знал, что Коноплев подкармливает тот совхоз в противовес “девятке” и за ее счет. Секретарь сразу насупился. Буркнул: “И все-то ты знаешь”. Расстались холодно. И с тех пор до самого юбилея Коноплев его не принял ни разу и даже телеграммку к торжеству не прислал.

Недолго было ждать и расправы. Приехал Коноплев, собрал партком. Партком проголосовал за увольнение директора. И народ не поднялся на его защиту.
– После увольнения я ночами не мог спать, в голове стучало, как молотом, по телу пошла нервная сыпь.

Однажды он собрался и уехал в Сим.
– Чтобы успокоить нервы, отрешиться от тяжелых мыслей. И прежде он наезжал в Сим. Два, три раза в год. К Дню Победы и к празднику Октября – обязательно. На этот раз он прожил на родине три года. Симчане приняли Соколова учтиво, выделили ему квартиру, приглашали на постоянное жительство. Сим – да, как всегда, успокоил, отрешил, дал надежду, но душевная рана была слишком глубокой. Все сошлось и переплелось – и раздумья о социализме, и крутые перемены в обществе, и развал Союза, и отставка:Травма сократила годы.

На похороны приезжал Коноплев, к тому времени уже тоже в отставке. Постоял среди людей, а когда на траурном митинге у конторы один из ораторов с упреком упомянул его имя, медленно обошел толпу и уехал. Потом, правда, говорили, что видели его и на кладбище.

Осталось что-то сказать в заключение. А в заключение я хочу вернуться к тому, как в 1908 году был казнен Михаил Гузаков. Незадолго до казни из тюрьмы он писал сестре, что не боится смерти и что уверен: “начатое нами дело победит”.

Умереть за правое дело: Сын Александра Васильевича Андрей, когда речь зашла о судьбе отца, вспомнил его слова: да, говорил он, человеческая жизнь бесценна, но дело выше нас. Потому выше, что в него вложена энергия предшественников.

Свое дело Соколов считал правым, а правота, считал, все окупает. Если пасечник увел флягу меда, с ним нечего церемониться – уволить, отдать под суд, выселить из квартиры, изгнать. Не до церемоний и со специалистом, который провалил дело, его можно при людях отчитать, унизить. Всякий приносящий ущерб хозяйству достоин кары, суровой и скорой. Соколов отдал “девятке” (то есть людям) все, что имел, всего себя, всю свою жизнь, и это, допускал он, давало ему право на свой суд. Он откровенно не понимал не только воров или халтурщиков, но и людей, равнодушных к бытию конезавода.

Что ж, известно: наши минусы – продолжение наших плюсов.

Были обиженные, недовольные. Число их росло. Они помалкивали, пока директор был на коне. До поры до времени: Тем больнее ударило их неожиданное отчуждение.Недовольство секретаря обкома или райкома можно оспорить, ему можно противостоять, им можно даже гордиться, а недовольство доярок, механизаторов, скотников можно только молча принять.

Да и то верно – наивно служить людям в расчете на их благодарность. Людям надо служить без всякого расчета. Или не служить им никак.

А.Л. Каменев, глава Перми, один из воспитанников Соколова:
— Это личность незаурядная. Для меня он – второй отец. Общение с ним дало мне очень много. Он лет на двадцать опережал время. Работу всех и каждого он оценивал по результатам. Для него прежде было дело, а затем высокие начальники. В конечном счете его прямизна, его честность и справедливость были на пользу делу. Он очень переживал, что рано ушел от дел.

По материалам газеты Челябинский рабочий 2001.