Генерал Боровский пьет, но ума не пропивает

О генерале Романовском отзывались с большой теплотой. Романовский был, по их мнению, очень вдумчивым и трудолюбивым работником. К нему, как говорили Трухачев и Эрн, надо было приходить не только с хорошо обоснованным докладом, но и приносить с собой груду материалов и книг — Своды законов и военных распоряжений.

Им казалось это порой даже недоверием и мелочностью, но они оба с этим мирились, зная свойство характера Ивана Павловича Романовского. В качестве примера его стремления к поискам правды и справедливости они указывали на то, что он требовал предварительно докладывать ему все приговоры военно-полевых судов, подлежащих утверждению коменданта Ставки.

Романовский тщательно их изучал, часто задерживал и представлял генералу Деникину на предмет помилования. Он обычно предлагал замену смертной казни более легким наказанием и только в случаях самых тяжелых преступлений, не вызывавших никаких сомнений, передавал дело на утверждение коменданта Главной квартиры. Благодаря такому отношению к делу, Романовский перегружал себя работой и часто переутомлялся, ибо он же с генералом Деникиным лично составлял все планы операций.

1 мая, следуя в поезде на Торговую к генералу Деникину, я прибыл утром на станцию Тихорецкая. Я ехал в штабном вагоне, предоставленном мне генералом Тихменевым; здесь мой вагон прицепили к другому поезду и вскоре я оказался на станции Торговая. Недалеко, на другом пути, находился поезд Главнокомандующего, состоявший из нескольких вагон-салонов: генерала Деникина, Романовского и генерала- квартирмейстера Плющик-Плющевского.

Я отправился к вагону оперативного отделения, ко мне вышел молодой дежурный офицер. Я сообщил ему, что мне нужно представиться генералу Деникину. В ожидании приглашения я прогуливался вдоль железнодорожных путей под лучами теплого весеннего солнца. Через несколько минут ко мне вышел полковник Генерального штаба Павел Алексеевич Кусонский, мой бывший помощник в оперативном отделении штаба 8-й армии генерала Брусилова.

— Зайдем ко мне в вагон,— предложил я,— я расскажу тебе в чем дело.
— Нет, нет, никак не могу,— оказал он,— у нас сейчас такое горячее время — ждем прибытия генерала Врангеля на совещание.

Я вкратце поведал ему о моем поручении от генерала Боровского.
— Отлично,— сказал он,— ты подожди у себя немного, а я доложу генералу Романовскому, но думаю, что тебе удастся поговорить с Деникиным, на фронте идут тяжелые бои.

Павел Алексеевич Кусонский мало изменился с того времени, когда мы расстались в августе 1916 года. Он только коротко подстриг прежде лихо подкрученные светлые усы. Это его еще больше молодило, хотя и без того ему было не больше сорока лет. Он был маленького роста, худой светлый блондин с голубыми глазами. Но голос его звучал как труба. Говорил он отрывистыми фразами, четко, авторитетно, с начальством держал себя в высшей степени корректно, но не зависимо, мужественно отстаивая свое мнение. Выезжать на фронт, где свистели пули, он не любил, но это был хороший товарищ и на него можно было рассчитывать.

Кусонский был женат на сестре жены Романовского, но рано овдовел. После моего ухода из штаба 8-й армии он попал в Ставку Верховного. Он любил большие штабы. В Ставке он был одним из помощников начальника оперативного отделения. Когда Ставку заняли большевики, Кусонский по поручению генерала Духонина отправился в Быхов для освобождения генералов Корнилова, Деникина, Маркова и других. В Ставку он уже не возвратился, а уехал на юг вслед за генералом Корниловым. Естественно, что в Добровольческой армии Кусонский был близок к ее штабу. Деникин назначал его на должности, где нужен был хороший исполнитель. В данное время он был генерал-квартирмейстером в штабе армейской группы генерала Врангеля, на которую возлагалась задача разбить 10-ю Красную Армию, занимавшую позиции в районе реки Маныч.

Около часа дня ко мне в вагон зашел генерал Кусонский и передал, что Главнокомандующий приглашает меня к завтраку. Я оделся по форме, и мы отправились в вагон-салон к Деникину. В салоне, кроме Деникина и Романовского, находились еще два генерала. Один из них был высокого роста, тонкий, как горец, с красивым лицом и большими живыми темными глазами, одетый в серую черкеску. Другой — плотный, среднего роста, с черной густой бородой, в форме какого-то Добровольческого полка. Я представился Деникину. — Ну — вот и «оператор». Господь привел нас снова встретиться,— сказал генерал Деникин.

Я поздоровался с Романовским, а затем представился другим. Генерал в черкеске представился — Врангель, а другой— Кутепов. И то и другое имя я слышал еще во время японской войны, но встретился с ними впервые. В вагон вошел генерал Плющик-Плющевский и сказал: «Милости просим к столу — все готово». Мы перешли в другую половину вагона, где был накрыт стол. Завтрак был очень скромным. Видно было, что всем некогда рассиживаться.

«На фронте положение тяжелое, висим на волоске, большевики наступают по всему фронту: на Мариуполь, на Юзовку, на Луганск, а здесь — от Великокняжеской. В каменноугольном районе командир Добровольческого корпуса вчера доносил, что у него страшные потери, фронт трещит, он просит разрешения отойти. Вот, как ты видишь, приехал Врангель. Деникин подчинил ему всю нашу конницу и приказал атаковать Великокняжескую. Теперь от него зависит судьба армии. Врангель — один из лучших генералов Добровольческой армии. Это стало очевидным при очищении Северного Кавказа».

Кусонский торопился, так как должен был выехать с Врангелем на фронт. На другой день, 3 мая, около 11 часов утра дежурный офицер штаба доложил мне, что Главнокомандующий просит меня к себе в вагон. Генерал Деникин был один. Он сидел у стола в кожаном кресле и, протянув мне руку, указал на другое кресло. Я подал ему конверт с докладом генерала Боровского. Главнокомандующий вскрыл его и стал внимательно читать. Воспользовавшись этим, я смотрел на него. С осени 1916-го, когда я видел его в последний раз на фронте, в штабе 8-й армии, он сильно постарел. Его небольшая темная бородка, подстриженная клином, начала седеть на концах, а голова стала совсем лысой. Но его глаза с поволокой продолжали, как и прежде, светиться умом, энергией и были молоды.

Генерал Деникин внезапно спросил: — А Боровский здорово пьет? Я не знал, что ответить. Боровский без водки и вина за стол не садился. Однако я никогда не видел его пьяным. На вопрос Деникина я ответил: — Боровский пьет, но ума не пропивает.

Я знал содержание доклада Боровского, он просил помочь войсками на Керченском полуострове, так как, кроме обороны Ак-Манайской позиции, нужно было ликвидировать «крепость» большевиков в каменоломнях у Керчи. Вместе с тем генерал Боровский докладывал о необходимости реформы управления гражданской частью, и мне лично было поручено на словах доложить о тревожном положении в Керчи и о полном бессилии начальника гражданского управления. После краткой беседы Главнокомандующий пожал мне руку, и я ушел к себе в вагон, чтобы отдать распоряжение об отправлении с первым поездом, отходящим в Екатеринодар.

Я снова поселился у Анпетковых, где меня радушно встретили. Вскоре сюда приехал мой брат Василий Семенович. Он, сдав свою должность начальника контрразведки в Крымско-Азовской армии, которую занимал временно, был зачислен в резерв чинов Добровольческой армии и оказался в таком же положении, как и я, т. е. без всякого дела, в ожидании какого-либо назначения.