Апперкот сталинистам или самое странное решение Сталина

1 сентября 1934 г. Мария Ильинична Ульянова (в это время член Центральной контрольной комиссии ВКП(б)) переслала Сталину письмо А. Г. Ревиса.

Она сопроводила это письмо запиской следующего содержания:

«Я очень прошу Вас лично прочесть письмо А. Г. Ревиса, которого я не знаю и который пишет о вещах, требующих весьма тщательного расследования.

Только если Вы лично поручите кому-нибудь из авторитетных т.т. расследовать это письмо — можно будет доискаться истины. Поэтому я убедительно прошу Вас самого пробежать это заявление и сделать то, что Вы сочтете необходимым.

С рев. прив. М. Ульянова».

Отбывавший свою «десятку» на Соловках Ревис, приговоренный за продажу секретных карт Урала и Кузбасса в издании Главного Геодезического Управления, где тот до ареста работал, рассказывал в письме, что дело сфабриковано и раскрывал технологию его фальсификации.

«…само дело я считаю грубой и нелепой ошибкой, какая подлежит обязательному и срочному исправлению».

Это был только 1933 год – довольно вегетарианский период.

Ревиса, на фоне контузии страдающего травматическим психоневрозом, эпилепсией и грудной жабой, не били, а развели на патриотическом бла-бла-бла.

Следователь Белогорский рассказал Ревису, что его самооговор нужен Родине, что дело о шпионаже в пользу Японии, к которому Ревиса «пристегнули» поможет в переговорах с этой страной.

В письме Ревис воспроизводит прямую речь Белогорского.

«Ваша роль в деле микроскопична. Кто не знает, что карт никаких вы не давали и к ним отношения не имели, но вы нужны для дела…. Мы в изоляторах людей, а в особенности таких больных, как вы, не держим, поедете в другой город, будете за наш счет лечиться, работать, а потом, пройдет небольшой срок и вы вернетесь к семье в Москву. Но все это вас ждет, если дело будет фигурировать в суде и в показательном порядке. Не забывайте, однако, и политической стороны дела. Нам нужно соглашение с Японией, «дело Молгачева» может сыграть в нем определенную роль, и вы точно так же, как и другие участники этого дела, должны нам помочь».

В камеру к Ревису подсадили провокатора, который сумел убедить Ревиса, что Белогорскому можно верить.

Убедив Ревиса в необходимости самооговора, следователи выдали ему показания одного из ключевых обвиняемых – его будущего подельника.

«Возьмите, заявил мне Белогорский, эти показания, выпишите то, что наиболее существенно для дела (бумагу и записи вы можете отнести в свою камеру, их с вами пропустят), но свои показания составьте таким образом, чтобы они сходились с показаниями Молгачева, но не были бы с них скопированы».

Над своими показаниями, судя по письму, Ревис, проникшийся их высокой значимостью для переговоров с Японией, трудился ответственно.

«С этих «показаний» я под диктовку Кубицкого (это фамилия камерного провокатора) стал писать и «свои» показания. Когда дело дошло до географических карт, то тут произошла некоторая заминка. Дело в том, что ни Кубицкий, ни в особенности я не могли никак придумать, каким образом карты, если они представляют хоть какой- либо секрет и за них можно понести ответственность, могли очутиться у меня, никакого отношения к картам не имевшего».

Потребовался «звонок другу», извините за сарказм. «Друг» подсказал следующее:

«Напишите, что карты вы нашли на улице, что они у вас лежат больше 10 лет, пишите, что хотите, только не сбивайтесь с начатой вами позиции и не лишайте нас важного звена в деле. Впрочем, вы, кажется, в прошлом году переводили аэросъемку, напишите, что карты вы взяли из брошенных ею в Москве шкафов. Валюты у вас нет и не было, это мы знаем, придется ее у вас искать и не найти, пишите, что тысячу рублей вы получили в советских деньгах».

Затем Ревес делится своим впечатлением от приговора.

«Каково же было мое удивление и как велико было мое горе, когда 17-го того же марта я был вызван из больницы, направлен в Северную башню Бутырского изолятора, а оттуда в Пересыльную тюрьму, где мне и было объявлено это жуткое, ничем не заслуженное постановление ОГПУ».

Подводя итог своему повествованию, Ревес заявляет:

«Я невиновен. Никаких секретных карт я никогда не имел, их никому не передавал, передавать не мог. Да и вообще, как мне стало только теперь известно…, карты двухверстки и трехверстки…, секретными никогда не считались, а секретных карт Урала и Кузбасса в 1932 г. не было не только в Главном Геодезическом Управлении, но и во всем СССР».

На ходатайство Ульяновой Сталин отреагировал оперативно.

Уже 11 сентября он распорядился, адресуясь к Куйбышеву и Жданову.

«Обращаю Ваше внимание на приложенные документы, особенно на записку Ревиса. Возможно, что содержание обоих документов соответствует действительности. Советую:

а) поручить комиссии в составе Кагановича, Куйбышева и Акулова проверить сообщенное в документах;

б) вскрыть до корней недостатки «следственных приемов» работников быв. ОГПУ;

в) освободить невинно пострадавших, если таковые окажутся;

г) очистить ОГПУ от носителей специфических «следственных приемов» и наказать последних «не взирая на лица».

Дело, по-моему, серьезное и нужно довести его до конца.

Привет!

И. Сталин»

Сталин пишет в записке о двух делах. Второе – дело Маркевича.

В докладной записке Генерального прокурора СССР Руденко и Председателя Комитета государственной безопасности при Совете Министров СССР И. Серова по делу Ревиса и Маркевича от 1957 года сказано:

«Бывший зам. наркома земледелия СССР Маркевич А. М. после осуждения подал жалобу, в которой указывал на то, что органами ОГПУ применяются незаконные методы ведения следствия и что его осудили необоснованно, так как он никаких преступлений не совершал.

Эта жалоба 1 сентября 1934 года от бывшего Прокурора СССР Акулова поступила к И. В. Сталину».

15 сентября Политбюро ЦК ВКП(б) по делу А. Г. Ревиса и А. М. Маркевича строго секретно постановила:

«Поручить комиссии в составе т.т. Кагановича, Куйбышева и Акулова проверить заявления А. Р. и А. М. и представить в ЦК все вытекающие отсюда выводы и предложения.

Созыв комиссии за т. Куйбышевым».

4 октября 1934 года решением Политбюро ЦК ВКП(б) в состав данной комиссии был дополнительно введен тов. Жданов.

Не заставил себя ждать и Куйбышев.

Маркевича и Ревиса этапировали в Москву и здесь опросили.

В октябре 1934 года Куйбышев набросал тезисы своего доклада на Политбюро ЦК ВКП(б).

«Проверив документы Ревиса и Маркевича о неправильных методах следствия, практиковавшихся б. ОГПУ, опросив Ревиса (опрашивали по поручению комиссии т.т. Булатов и Назаретян) и Маркевича, — Комиссия Политбюро, выделенная по этому вопросу в составе т.т. Кагановича, Куйбышева, Акулова и Жданова, считает доказанным:

Следственными органами ОГПУ практиковалась замена действительного расследования дела и собирания доказательств обвинения уговариванием сознаться вне зависимости от наличия вины со стороны привлеченного к следствию. Это уговаривание сопровождалось подсказом нужных для обвинения показаний и постановкой перед обвиняемым дилеммы: если оговорить себя и других — смягчение наказания, если нет — наказание будет применено как к неразоружившемуся врагу.

Наличие в практике ОГПУ этих недопустимых следственных приемов, ведущих неизбежно к обилию судебных ошибок, подтверждается и известным делом т. Пугачева, а также делом Селявкина.

Следственными органами ОГПУ широко применялась так называемая подсада в камеру обвиняемого своих агентов, задачей которых было не выведывание данных, изобличающих обвиняемого (что в некоторых случаях допустимо), а уговаривание сознаться вне зависимости от виновности и застращивание последствиями упорства.
Получив сознание и оговор других обвиняемых, следственные органы ОГПУ переставали интересоваться действительными доказательствами обвинения, мирились с противоречиями в показаниях, прекращали выяснение важных для дела обстоятельств.
Следственные органы ОГПУ не соблюдали элементарнейших правил следствия: отрицательные для обвинения показания не записывались, очные ставки устраивались формально и в формах, ничего не дающих для выяснения дела, обвиняемым не давались обвиняющие их документы и показания и т.д.

Исходя из всего этого Комиссия ПБ считает необходимым: