Почему Савва Морозов застрелился. (Окончание)

Строительство нового театра Морозову обошлось почти в полмиллиона рублей, это его жалованье за два года. Систему сценического света Савва делал сам. Осенью 1900 года Горький писал: «когда я вижу Морозова за кулисами театра, в пыли и трепете за успех пьесы – я готов ему простить все его фабрики – в чем он, впрочем, не нуждается, – я его люблю, ибо он бескорыстно любит искусство…»

А вот Ольга Книппер писала в другой тональности, просто она в курсе того пока известно не всем. Савва Тимофеевич влюблен. Как и матушку Саввы Морозова ее звали Мария Фёдоровна, правда по характеру полная противоположность.

Дочь главного режиссера Александринского театра Федора Юрковского в ранней юности мечтала стать актрисой, но вдруг вышла замуж за статского советника Желябужского и родила ему двоих детей. При существенной разнице в возрасте (семнадцать лет) супруги сохраняли хорошие отношения, несмотря на то, что у него вскоре появилась другая женщина, да и список поклонников Марии постоянно пополнялся. Жизнь их текла плавно и размеренно. Супруги очень любили сцену и с удовольствием принимали, участие в любительских спектаклях. Желябужского звали Андрей Алексеевич, поэтому сценическое имя они себе взяли Андреевы.

Под этой фамилией Мария Фёдоровна и выступала на сцене. Её роман с меценатом, разумеется, не мог не иметь значения в глазах труппы и основоположников театра, но таланта ей всё-таки не прибавлял. Кроме того, в любой труппе бывает только одна прима, и в МХТ такое положение безоговорочно занимала Ольга Леонардовна Книппер-Чехова жена драматурга и любимица театральной Москвы. Бороться с нею за успех было очень трудно. А уж если добавить к этому, что Ольга Леонардовна сдружилась с женой Саввы Тимофеевича, то вы представляете, какая атмосфера вскоре начала клубиться в театре.

И однажды театральные сплетники донесли до Марии слова Станиславского, сказанные им где-то в кулуарах: «Андреева актриса очень полезная», Книппер «до зарезу необходимая».

Такое мнение оскорбило Андрееву. Она-то верила, что для театра важен её талант, а не отношение к ней Саввы Морозова, роман с которым она считала своим личным делом и потому, кстати, вела себя в этом романе как вздумается. Но Станиславский придерживался иного мнения, выразив его весьма прямолинейно: «Отношения Саввы Тимофеевича к Вам исключительные. Это те отношения, ради которых ломают себе жизнь, приносят себя в жертву, и Вы знаете это и относитесь к ним бережно, почтительно. Но знаете ли, до какого святотатства Вы доходите? Вы хвастаетесь публично перед посторонними тем, что мучительно ревнующая Вас Зинаида Григорьевна ищет Вашего влияния над мужем. Вы ради актерского тщеславия рассказываете направо и налево о том, что Савва Тимофеевич, по Вашему настоянию, вносит целый капитал… ради спасения кого-то. Если бы Вы увидели себя со стороны в эту минуту, Вы бы согласились со мной…»

Но в глазах Саввы Морозова эта женщина оставалась прекрасной и удивительной и в те дни, когда гордо покинула здание театра, созданного в значительной степени его стараниями, и даже когда открыто сошлась с Максимом Горьким, чьи пьесы «Мещане» и «На дне» за пару лет до того прогремели на сцене Художественного театра.

Савва воспринял это как некую фатально неизбежную развязку. Что Мария его не любит, он всегда знал. Единственное, чем она его удостоила, – тем, что принимала его любовь, но теперь кончилось и это. Принадлежать ему она не обещала и мужа бросать не собиралась. Он и сам не уходил из семьи, и формального разрыва отношений с супругой у него тоже не было. Друг от друга, они просто очень сильно отдалились

Зинаида Григорьевна могла бы торжествовать: вот он вернулся, её Савва, несчастный и покинутый. Но мстить ему не хотелось, и не хотелось ничего требовать за перенесённые страдания… Было только желание простить, потому что все эти годы Зинаида продолжала любить его. В июле 1903 года она родила сына. Мальчика назвали Саввой, в честь отца. Но попытка дважды войти в одну реку супругам не удалась. Даже понимая, что всё кончено, Савва не мог перестать думать об Андреевой. А Зинаида страдала ещё мучительнее, чем раньше, понимая, что вернулась только физическая оболочка любимого человека, но не он сам.

Сложно сказать, какие чувства испытывал Морозов по отношению к Горькому. Скорее всего, уважения не утратил, и не потому, что в первые годы ХХ века читающая публика Горького ставила едва ли не на один уровень со Львом Толстым и куда выше Чехова, а потому, что литератор не соперничал с промышленником, не уводил у него женщину. Да, Андреева ради Горького ушла от мужа (чего никогда не сделала бы ради Морозова), но таков был её выбор…, и он не вызывал у Саввы ревности, только огромное сожаление.

Считавший Горького большим талантом, Морозов не удивлялся тому восхищению, с каким на писателя смотрела его любимая женщина, особа весьма радикальных взглядов. Убеждений своих она от Саввы не скрывала. Началось с того, что она попросила помощи, когда репетитора её детей вместе с ещё несколькими студентами отправили в ссылку за хранение запрещённой литературы. Смягчить их участь Савва Тимофеевич не мог никак, оставалось только накупить меховых полушубков на всю группу ссыльных и передать им приличную сумму на дорожные расходы.

Деньги он и потом давал неоднократно на издание «Искры» и других большевистских газет, а также и на прочие надобности друзей Марии Фёдоровны. Друзей у неё хватало, так что итоги получались изрядные. Сам Ленин дал Андреевой уважительное прозвище «товарищ Феномен» за её талант безотказно пополнять партийную кассу.

А Савве Тимофеевичу для Марии Фёдоровны денег вообще было не жалко. Никаких. Даже зная, что их отношения окончены, именно госпожу Андрееву-Желябужскую он сделал выгодоприобретателем, когда застраховал свою жизнь на 100 тысяч рублей. И этих денег долго ждать ей не пришлось…

Поступки Саввы Морозова могут удивить, но всё же они не очень сильно противоречат здравому смыслу, в том что капиталист финансирует большевиков.

Вряд ли Савва делал это по недомыслию – он был не из тех, кто не ведает, что творит. Более вероятно, что Морозов действовал, имея собственные резоны. Человек рационального ума, европейски образованный, он считал самодержавную форму правления тормозом для развития России, а значит, и для развития бизнеса, что его как предпринимателя устраивать не могло. Вполне удовлетворительным решением проблемы могла бы стать конституционная монархия, а уж каким способом к этой форме правления перейти это лишь вопрос техники.

Хотел ли Морозов, чтобы большевики пришли к власти?.. Сомнительно, чтобы такую возможность он воспринимал всерьёз, но вот использовать этих экстремистов для того, чтобы закостеневшую и самодовольную «вертикаль власти» они как следует встряхнули и вынудили начать реформы чему бы и нет?

Он совершил то, что было одновременно и глупым, и неизбежным: составил записку с требованиями свободы слова, печати и союзов, всеобщего равноправия, неприкосновенности личности и жилища, обязательного школьного образования, общественного контроля над государственным бюджетом и так далее и направил документ председателю кабинета министров Сергею Юльевичу Витте.

С одной стороны, Морозов был глубоко убежден, что именно в этом направлении должна двигаться Россия, именно там отыщется выход из тупика. С другой – не лучший момент накалять отношения с правительством, когда оно и без того пребывает в шоке.

Из канцелярии кабинета министров дали понять, что при всём уважении в советах не нуждаются и посоветовали подлечить нервы. А повод нервничать у Морозова имелся, и более чем серьёзный: в феврале волна стачек докатилась до Никольской мануфактуры. То, что когда-то раздавило его отца, теперь наваливалось на Савву. Ему пришлось вступить в переговоры, часть требований носила политический характер, но всё, что было в его силах, Морозов уже сделал, дальнейшее от него не зависело. Чтобы искать компромисс по экономической части требований, Савве требовались полномочия, ведь фактическим собственником предприятия всегда оставалась его мать. А вести переговоры, когда решающее слово не за тобой, пустая трата времени. Савва потребовал, чтобы в делах фабрики мать предоставила ему свободу действий, но тут нашла коса на камень.

Видя готовность сына пойти на уступки, Мария Фёдоровна проявила такую же твёрдость, как и в те дни, когда не позволила его отцу продать фабрику и выйти из дела. Условия вроде восьмичасового рабочего дня она даже обсуждать не собиралась, а позицию Саввы сочла предательством интересов семьи и потому отстранила его от управления предприятием. Вызванные из Москвы войска взяли фабрику под охрану; рабочие обстреляли солдат из револьверов, были разогнаны и тогда принялись по ночам обстреливать проходящие мимо поезда…

Мрак сгущается, и Савва ничего с этим поделать не может, поскольку мать пригрозила объявить его недееспособным и учредить опеку, если он предпримет хоть что-нибудь. Прежний разумно устроенный мир, который даже в сложной ситуации всегда можно было понять и наладить, как сломавшуюся музыкальную шкатулку, превращается для Саввы в нечто неуправляемое и враждебное. Даже свой дом, когда-то любимый, ему видится уже не замком, а темницей. Сюда больше не при ходят письма от Андреевой то ли исчезают неизвестно куда стараниями Зинаиды, то ли Мария перестала ему писать.

О чем бы ни подумал Савва, мысли возвращаются к любимой женщине, но каждая мысль полна печали. Построенный им театр, где Мария могла бы блистать, раздираем склокой и покинут ею. Революция, на которую она отдавала подаренные им деньги, превращается в бунт, как и положено в России, «бессмысленный и беспощадный». И даже любовь Саввы больше не нужна ей, потому что есть другой.

Морозов чувствует себя так скверно, что даже видеть никого не хочет. Семейный доктор рад пойти навстречу этому желанию: в комнате опущены шторы, посетителей не принимают, контакты с внешним миром сведены к минимуму. Савва понимает и сам, что болен. Предложение консилиума врачей выехать в Ниццу ради смены климата и обстановки принимается, хуже, чем есть, уже не будет. В конце апреля вместе с Зинаидой Григорьевной и детьми он уезжает в Канны.

Лазурный берег с его вечной весной, солнце и море… Любому человеку стало бы лучше только не тому, кто ежеминутно ощущает, что все его победы обернулись поражениями, а все, во что он вкладывал душу, отторгло его.

Наверное, горькое ощущение краха изведал в той или иной степени каждый человек, а чем масштабнее личность, тем значительнее цели она себе ставит и, тем острее переживает свои неудачи. 26 мая 1905 года в первом часу пополудни в комнате Саввы Тимофеевича Морозова раздался выстрел. Жена и домочадцы, вбежав туда, увидели бездыханное тело в кресле, браунинг на полу под рукой и небольшое пятно крови на сорочке.

Комиссару полиции Зинаида Григорьевна поведала, будто видела через окно убегавшего человека. Естественно, никого не нашли. Хотя причиной смерти французская полиция признала суицид, родственники покойного старательно поддерживали криминальную версию. Почему понять нетрудно. Самоубийство с точки зрения веры большой грех, и повинных в нём даже не полагается хоронить на кладбище. Страховым случаем самоубийство тоже не считается, а про те 100 тысяч, на которые Савва застраховал свою жизнь, супруге было известно, но уж кому достанутся деньги пусть суд решает.

Лучше всего, особенно для посторонних, выглядела версия про революционеров, которые якобы пытались шантажировать Морозова, требуя денег, и расправились с ним, получив отказ. Те же, кто знал истинное положение дел, понимали, что никакого шантажа не могло быть ввиду его полной ненужности. Чтобы получить от Саввы Тимофеевича ещё денег, достаточно было просто передать ему письмо от Андреевой, а без такого письма не имело смысла и приезжать.

Письма же никакого, вероятнее всего, Мария Фёдоровна не писала, потому что просить денег у отвергнутого тобой мужчины это уже низость, которой не может быть оправданий для женщины, если она не погибает в нищете. А совместную жизнь с одним из самых популярных на тот момент русских писателей представить себе в виде беспросветной нищеты крайне затруднительно.